Дней редеющая нить

            Жизнь человека периодична: младенчество переходит в детство, детство в отрочество, отрочество в юность, юность в молодость, молодость в зрелые годы. За которыми наступает период угасания с определенным ускорением: зрелые годы сменяет преклонный возраст, за которым следуют финальная, завершающая стадия – старость.

            Первые периоды – с преобладанием положительных чувств, последние сопровождают преимущественно печали и неприятности. Разнообразные, преимущественно приятные, радостные мироощущения событий детства-отрочества/юности-молодости сменяют трезвое, рассудочное восприятие вполне уже возрастной жизни. За которым неизбежно следует проживание в усиливающейся печали истекающих лет. Это  - в самых общих чертах. В реальном воплощении жизнь каждого изобилует неповторимыми особенностями, делая судьбы людей неповторимыми, во многом – уникальными. Оставляя, однако, неизменным одно общее для всех: «Течет невозвратимое время». И, в конце концов, истекает совсем. И если приятности, радости, да и огорчения детства – юности есть с кем делить, сопереживать, то одинокое погружение в старость обычно не с кем. В точном соответствии с очевидным: «Каждый умирает в одиночку». Равно как и стареет. О чем сетования и поэтов, В.В. Высоцкого в частности:

«Бегут года. И их ни сбросить, ни отдать».

О печальном не принято часто и в деталях говорить, рассуждать.
Но местами, моментами и старость бывает наполнена неожиданностями, не вполне свойственными этому периоду жизни. Да и некоторые типичные особенности старости по-своему интересны и своеобразны. Речь, конечно же, не идет об «оригинальных»наборах старческих немощей и отклонений в психике. Прежде всего речь идет о стариках, сохранивших ясный ум (таковые тоже устойчиво наличествуют практически в каждом социуме определенным числом), умудренных богатым жизненным опытом. Что позволяет им помогать ценными, полезными советами и молодым специалистам, и молодым ученым и (сравнительно) молодым политикам. Если, конечно, таковые в состоянии понять и оценить знания и опыт старших. И не перегружены самомнением, тщеславием. Здесь важно так же, чтобы носители житейской премудрости и те, которые хотели бы ею воспользоваться, нашли друг друга и сумели установить взаимоинтересные отношения. Что далеко не так просто и нередко (а то и достаточно часто) умудренные старые люди уходит из жизни, унося с собой уникальный, но невостребованный опыт, знания, умения. Испытывая при этом чувство глубокого сожаления, горечи по этому поводу. Эту вековую проблему так просто не решить и далее. Главное препятствие тому – отсутствие у молодых такой потребности. Прежде всего потому, что они не включились еще в исполнение своих обязательных по жизни социальных ролей, функций и у них не появилось осознанной внутренней потребности в знаниях для этого. Старые люди это видят, понимают, но от этого им легче не становится. И потому многие пытаются как-то инициировать налаживание процесса коммуникации поколений. Лучше всего это получается у популярных актеров кино, профессуры университетов, писателей для детей и юношества. Но в целом проблема останется трудноразрешимой. Основное препятствие – еще достаточно бедная понятная база, которой оперируют молодые. Да еще и возникающее отторжение, когда пытаются молодежь вовлечь в процесс коммуникации. Мотив обычно прост: «Зачем мне все это нужно?».

То есть, процесс коммуникации поколений воспроизводится в целом по вполне определенным, неизменным законам зарождения, ростом и созревания злаков, овощей, фруктов. Где определенные этапы развития, вызревания строго следуют друг за другом, не опережая и не перескакивая через ступени. Лучше всего с этим управляются учителя школ, преподаватели училищ, профессура университетов, знающие особенности основных законов восприятия сознанием молодых. В среде которых действительно заинтересованных в познании и усвоении опыта старших, как правило только невеликое число. А посему, большая доля жизненного опыта и профессиональных знаний старших пропадает по мере ухода их из жизни, прерывающего возможности таких коммуникаций. И никакие технические и технологические новации в сфере передачи знаний проблемы решить не в состоянии еще и по той причине, что опыт старших актуален прежде всего для их прямых потомков. А вот через поколение – вряд ли, по причине того, что прежний жизненный опыт устаревает и не подходит к новым социальным реалиям. К тому же (и люди это в целом понимают) чужой опыт может быть и неполным и в чем-то  ошибочным и неверно понятым. О чем и известная поговорка: «Чужим умом не проживешь». То есть, чужой опыт все-таки надлежит обдумывать своей головой, разбираясь самостоятельно в неизбежно возникающих при этом сомнениях, неясностях. И принимать к сведению и практическому руководству только бесспорные для себя собственные выводы и умозаключения. Неочевидные для себя чужие суждения и умозаключения, сколь бы ни были авторитетны их авторы, принимать к руководству люди не спешат. И потому еще, что каждый человек почти любую истину понимает несколько по своему. О чем предупреждает сформулированный в жанре легкой шутки принцип психологии восприятия: «Всякую цель люди воспринимают иначе нежели человек ее указующий». Обычно – с большим доверием прежде всего к собственным мнению, суждениям. Слепое же следование чужим руководствам, суждениям чаще всего оборачивается разного рода недоумениями. В лучшем случае. Что привело давно уже людей к умозаключению, что «чужим умом не проживешь». Тем более, что чужие и сколь угодно умные никогда полной мерой  не будут решать не свои проблемы, заботиться о нуждах пусть и людей дружеских. Хотя желающих «въехать на чужом горбу в рай» в достатке было во всех социумах и во все времена. Что рождало и поддерживает неколебимо устойчивую тенденцию, когда за любым высокоуспешным, высокопродуктивным деятелем увязывается целое сборище особей, пытающихся ему услужить. Чтобы воспользоваться его «подъемной силой» для выстраивания своей карьеры. Часто – даже не промышляя  карьере, а просто прикармливаясь и в чем-то своем преуспевая. Чего бы у них не получилось самостоятельно. В обмен на  услуги, а чаще на угождения любого рода, или просто угодничество.

Так что обычно люди продуктивные в своей деятельности, даровитые всегда имеют достаточно обширные возможности выбрать себе соратников, сподвижников в потребном количестве. В обмен на  заботу о них – в зависимости от их работоспособности, полезности. Здесь очень важно не ошибиться в выборе таких сподвижников: не подпустить к себе такого, что под маской друга и помощника начнет своекорыстно, бессовестно, местами даже преступно работать на себя. Да еще и при этом прозрачно намекая, что в принимаемой (или вымогаемой) им мзде есть и доля для начальника. О чем начальник совершенно не осведомлен (до поры – до времени, пока спецслужбы или друзья не сообщат о подобной практике его подчиненного).  Практически всегда напряженная, на пределе сил и возможностей служебная деятельность с постоянной оглядкой на перспективу служебного «роста» (или хотя бы уверенного пребывания в достигнуто статусе), не понуждает о размышлениях о своем отдаленном будущем. Такие соображения обычно начинают проявляться, когда до  выхода на пенсию по возрасту или состоянию здоровья остаются считанные годы. В лучшем случае. А уже при переходе в пенсионный возраст (близкий к возрасту старости) разного рода беспокойства посещают человека все чаще. Обретая все более конкретные формы. Первой наиболее активной реакцией на эту перспективу становятся хлопоты и заботы о продлении своего пребывания в должности и за пределами даты наступления пенсионного возраста. Все эти заботы и хлопоты по ним оставляют человека в привычном для него состоянии беспокойства о насущных, привычных жизненных нуждах. Кроме того, в первые годы пребывания на пенсии у человека, как правило, остается еще достаточно прежних, не до конца еще решенных проблем. Что снижает необычные ощущения своего нового социального статуса, практически уже близкого к нулевой отметке. Этому помогают еще находящиеся на службе друзья, сохранившиеся деловые связи, доступ ко многим привычным ресурсам жизнеобеспечения.

Но постепенно все чаще возникает душевный дискомфорт от изменения отношений окружающих. Первыми решительно бесцеремонно и прямолинейно  отворачиваются и отходят ранее дружески расположенные дельцы (торговцы, финансисты, распорядители и распределители разного рода материальных благ, ресурсов). Это злит, травмирует еще не перестроившиеся на новый статус сознание, душу пенсионера. Вызревает желание проучить «неблагодарных». Но вскоре оказывается – нечем. И это ущемляет самолюбие, но включает процесс переосмысления, переоценки своей социальной значимости. И уже самому вносить коррективы в наборы  прежних деловых и дружеских отношений, в свое мировосприятие.

            По мере осознания неотвратимости своего нового социального статуса у старого человека постепенно происходит смена мировосприятия и всего окружающего. Проясняются, формируются новые представления о своих нынешних интересах и возможностях, о своем понимании того, что уже состоялось, совершилось в прожитой жизни. Вспомнить всегда есть что. И процесс этот интересен, содержателен, хотя практически для человека бесполезен: в состоявшейся жизни уже ничего изменить не получится. Разве что-нибудь приврать только в рассказах о себе в прошлом. Об этом –вполне правдоподобно у поэта:

«Пусть ветреный октябрь
Осенней дышит стужей.
Пусть сеет мелкий дождь или порою град.
В окошки звякает, рябит и пенит лужи.
Пусть сосны темные, качаяся, шумят.
И даже без борьбы, покорно, незаметно
Сдает угрюмый день, больной и без приветный,
Природу грустную ночной холодной мгле -
Я одиночества не знаю на земле.
Забившись на диван, сижу, воспоминания
Встают передо мной. Слагаются из них
В волшебном очерке чудесные создания.
И люди движутся, и глубже каждый миг
Я вижу души их, достоинства их мерю.
И так уж, наконец, в присутствие их верю,
Что даже, кажется, их видит черный кот.
Который, поместясь на стол, под образами,
Подымет морду вдруг и желтыми глазами
По темной комнате, мурлыча, поведет».

            Процесс воспоминаний нередко сопровождают вполне содержательные и интересные размышления о смысле жизни, о предназначении человека. У людей творческих это рождает, подчас, глубокие по содержанию умозаключения. Каковые иногда выражаются в поэтической форме, вызывая у читателей – сверстников активную работу памяти, переносящую старого человека во времена своей молодости, зрелости, наполненных активной жизнедеятельностью. Палитра переживаемых при этом вполне зрелых, глубоких чувств наполняет душу теплом и благодарностью к собственной судьбе:

«Альбом ваш стар, но стар и я.
Ну что ж, тем лучше, с ним мы пара.
И в новой книге бытия мы ветхие два экземпляра.
Той библиотеки уж нет, где мы в блестящем переплете
С узорной роскошью виньет, при яркой, свежей позолоте
У всех стояли на виду и люди любовались нами.
И в молодом своем  чаду собой мы любовались сами.
Той библиотеки уж нет, те книги моль давно изъела.
Давным-давно забыл их свет: живому нет до мертвых дела.
Теперь в ходу, теперь в чести, другие люди и новинки.
А мы, мы на чужом пути чего-то прошлого поминки.
Но старину ее любя, ее признательно помянем.
Обломки, молча, про себя друг друга утешать мы станем».

Разница в мировосприятии разных  возрастов – несравнимая: фонтанирующий оптимизм молодых питают надежды на «великие свершения», сулящие преимущественно радость и счастье. А вот спокойные умиротворяющие, неизменно греющие старые души картины прожитого ненарушимо уже проистекает из многих дорогих сердцу воспоминаний состоявшихся событий. Если, конечно, в жизни  не случилось участвовать, к примеру, в кровопролитных долгих боях, жить годами окопной жизнью. Или протирать десятилетиями казенные штаны на тюремных нарах.

Особых восторгов этот процесс не вызывает. Но всегда есть нечто дорогое и в этом:

«Жизнь наша в старости – изношенный халат:
И совестно носить и жаль оставить.
Мы с ним сжились, давно, как с братом брат.
Нельзя нас починить и заново исправить.
Как мы состарились, состарился и он.
В лохмотьях наша жизнь и он в лохмотьях тоже.
Чернилами он весь расписан, окроплен.
Но эти пятна всех узоров нам дороже.
В них отблески пера, которому во дни
И светлой радости, и облачной печали
Свои все помыслы, все истины свои,
Всю боль свою ему передавали.
На жизни тоже есть отметины судьбы.
Записаны на ней жалобы и пени
И на нее легла тень скорби и беды,
Но память грустная хранится в этой тени.
В ней есть предания, в ней отзвук свой родной
Сердечной памятью живет в утрате.
И утро свежее. И полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.
Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее извивами и грустным поворотом.
И как солдат свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с надеждой и почетом».

            Старого человека обязательно окружают и многие дорогие чем-то его сердцу вещи, о чем он предпочитает больше молчать и знает почему:

«Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои.
Пускай в душевной глубине
Живут, расцветают они
Безмолвно, как звезды в ночи:
Внимают из пенью  - и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь:
«Мысль изреченная есть ложь»
Врывая, возмутишь ключи.
Внимай их пенью – и молчи».

            Но и от травмирующих душу воспоминаний старости тоже никуда не уйти. И в зеркало изредка приходится глядеться. Равно как и читать на лицах окружающих нерадостное восприятие своей измененной возрастом внешности. Женщинам это дается гораздо труднее: для них забота о том, как она выглядит несопоставимо важнее и нужнее, чем особям мужского полу. И с признаками надвигающейся старости они вынуждены бороться на пределе своих возможностей. Прибегая нередко к дорогостоящим и рискованным пластическим операциям. Это вполне естественно с учетом значительной разницы мировосприятия и мироощущения мужчин и женщин. У мужчин, к примеру, особь мужеского полу, чрезмерно заботящаяся о своей внешней привлекательности, воспринимается как не вполне нормальная. И такое восприятие вполне обоснованно: сильно озабоченные своей внешней привлекательностью мужчины обычно в сферах традиционных мужских промыслов бывают малопригодны, а то и вовсе никчемны. Мужскую половину человечества процесс погружения в собственную старость тоже не особо радует, но по трезвому размышлению находятся и здесь утешающие моменты:

«Кому же хочется в потомство перейти
В обличье старика.
Следами разрушений отмечены в них различные пути
Излишеств и добра, довольства и лишений.
Я стар, я некрасив, да-да. Но боже мой!
Ведь это же не я. Нет, в образе особом,
Не сокрушаемым ни временем, ни гробом
Хотелось бы мне жить на памяти людской.
А кто бы не хотел? Различными путями
Мы обрисуемся на тысячи ладов
В рассказах тех детей, что будет стариками.
В записках, очерках за длинный ряд годов.
И ты, красавица, не названная мною,
Я много, много раз писал твои черты.
Когда последний час ударит над землею
И с мертвых сдвинутся и плиты и кресты,
Ты, как и я, проявишься нежданно.
Но не старухою, а на заре годов.
Нелепым было бы и бесконечно странным
Селить в загробный мир старух и стариков».

            Выходит, что надежды питают не только юношей, но кое-что из надежд (иного правда характера) живет и в старых душах. Для тех, кто утратил в старости всякие надежды престарелые мудрецы приуготовили ряд дружеских рекомендаций, вроде следующей:

«Когда стареющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны как старожилы
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, мудрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь.
От чувства затаенной злости
На изменяющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир.
От чувства горького сознания,
Что нас поток уж не несет,
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед.
Ото всего, что тем задорней,
Чем дольше крылось с давних пор.
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор».

            Тем более, что состарившуюся душу есть все-таки куда направлять время от времени:

«Здесь счастлив я, здесь я спокоен.
Спокоен тем, что жизнь прошла,
Что ни к чему теперь не годен.
Что полуслеп, что эта мгла
С ее могуществом жестоким
Меня не в силах сокрушить.
Что светом внутренним, глубоким
Себе я сам могу светить.
Что среди полного крушенья
Всех прежних сил на склоне лет
Святое чувство примиренья
Пошло во мне в роскошный цвет.
Не так ли в рухляди, над хламом,
Средь перегноя и трухи
Растут и дышат фимиамом
Цветов красивые верхи.
Пускай основы правды зыбки,
Пусть все безумно в злобе дня –
Доброжелательной улыбки
Им не лишить уже меня.
Я дом воздвиг в стране бездомной,
Решил задачу всех задач.
Пуская теперь в мой угол скромный
Идут и жертва, и палач.
Я вижу, знаю, постигаю,
Что все должны быть прощены.
Я добр, умом я понимаю,
Что мы в бессилье все равны.
Да, в зону мощного покоя
Вошел сой тихий уголок -
Возросший в груде перегноя
Очаровательный цветок».

            Библиотека памяти каждого старого  человека по-своему уникальна, неповторима, каждое воспоминание в ней согрето каким-либо особым чувством. Каковое можно с неиссякаемым интересом испытывать время от времени вновь и вновь:

«Томимся ли странники мы переходом дальним
И много на пути за нами дней легло
Под сумерками дня, под сумраком печальным,
Которым нашу жизнь кругом заволокло.
Надежды чуждые и бедные желаньем,
Покоя одного и молим мы и ждем.
Но в книге памяти с задумчивым вниманием
Мы любим проверять страницы о былом.
Воспоминание, минувшего напиток
И посреди опорожненных чаш,
От пиршеств молодых оставшийся избыток
Струей прохладной вновь он льется в кубок наш.
Воспоминание, минувшего зарница -
Блеснет и озарит пройденный нами путь.
И прожитые дни и забытые лица -
Все тени милые теснятся в нашу грудь».

            К сожалению, далеко не все воспоминания греют душу. Иные могут вызывать и страдания:

«Я не могу сказать, что старость для меня
Безоблачный закат безоблачного дня.
Мой полдень мрачен был и бурями встревожен.
И темны вечер мой весь тучами обложен.
Я к старости пришел путем родных могил:
Я пережил друзей, детей я схоронил.
Начну ли проверять минувших дней итоги,
Назад ли оглянусь с томительной дороги -
Везде развалины, везде следы утрат
О пройденном пути одни мне говорят.
В себя ли обращу я взор свой безотрадный -
Все теж развалины, все тот же пепел хладный
Печально нахожу в душевной глубине.
И здесь живым плодом жизнь не сказалась мне.
Талант, что дан мне был для прощения,
Оставил я на жертву нерадения.
Все в семени своем моя убила лень.
И чужд мне был созревшей жатвы день.
Боец без мужества. И труженик без веры
Победы не стяжал. И не восполнил меры
Которая ему назначена была.
И крест, ниспосланный, мне свыше мудрой волей,
Как воину хоругвь дается в бранном поле
Бездумно и грешно, чтобы вольней идти.
Снимая с слабых плеч, бросал я на пути.
Но догонял меня крест шею суровой.
Вновь тяготел на мне и глубже язвой новой
Насильно он в меня врастал.
В борьбе слепой не с внутренним врагом я бился, не с собой,
Но промысел обойти пытался разум шаткий.
Но помысел обойти хотел я, чтоб украдкой
На путь мне выбиться из-под его руки
И новый путь пробить, призванью вопреки
Но счастья тень поймать не впрок пошли усилья.
А избранных плодов несчастья не вкусил я.
И видя дней редеющую нить,
Теперь, что ближе я ко гробу подвигаюсь,
Я только сознаю, что разучился жить,
А умирать не научаюсь».

            Действительно, стоит только задуматься о неизбежном и уже вполне осознаваемом финале собственной жизни, как со всех сторон обступают самые разнообразные недоумения по этому поводу. О чем предупреждал поэт еще тысячу лет тому:

«Что там, за плотной занавеской тьмы?
В гаданиях запутались умы.
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидим все, как заблуждались мы».

            Похоже, мыслитель прошлого кругом прав: тот мир скорее всего ни в чем не похож на все уже высказанные предположения о нем. По простой и понятной причине: наш набор понятий к этому миру неприменим. И те реалии нашему восприятию недоступны. А предполагать, фантазировать на эти темы можно на любой манер, в зависимости от богатства собственного воображения, склонностей к фантазированию и измышлениям. Что, вероятно, ближе к сфере мировосприятия психиатров. Что, обычно, не доступно старикам, чей разум склонен только угасать: «Умный человек к старости глупеет, дурак - совершенствуется».

Приближение уже вполне различимого нерадостного финала собственной жизни, естественно, теплых чувств в душе не вызывает:

«Брат, столько лет сопутствующий мне,
И ты ушел, куда мы все уйдем.
И вот теперь на голой вышине
Стою один и пусто все кругом
И долго ли стоять мне одному?
День, год-другой. И пусто будет там,
Где я теперь, смотря в ночную тьму
И что со мной, не сознавая сам.
Дни сочтены, утрат не перечесть.
Живая жизнь давно уж позади.
Передового нет и я как есть
На роковой стою очереди».

            Отрешение от действительности может принимать в старости и более впечатляющие формы, сопряженные с отречением (обычно-временным) от реальной действительности:

            «Меня здесь нет. Я там, далеко.
            Там, где-то в днях пережитых.
            За далью их не видит око
            И нет свидетелей живых.
            Я там, весь там. За синей мглою.
            Здесь нет меня, другим я стал.
            Забыв, где был я сам собою,
            Где быть собою перестал».

            Опасного в таком состоянии старого  человека особого нет: в реальной жизни старики уже не участвуют полноценно ни в общественной, ни в семейной жизни. И где обретается в это время их память, их воображение, практического значения для живущих уже не имеет. Лишь бы не забывали выключать льющуюся из крана воду, газовые горелки. Хотя лучше и за этим присматривать кому-то из близких: и здесь неумолимо действует диалектический закон перехода количества в качества. То есть, возрастающее старческое недоумие, рассеянность, забывчивость лучше всего,  по возможности, кому-то подстраховывать. Чтобы какой-то бытовой беды не случилось.
            От долгих переживаний астенических чувств возраста тоже устают и неизбежного трагического финала даже в некотором роде уже и желают:

«Последние я доживаю дни.
На их ущерб смотрю без печали.
Все, что могли сказать, они сказали.
И дали все, что могут дать они.
Ждать нового от них мне невозможно,
А старое все знаю наизусть:
Знакомы мне и радость их и грусть,
И все что в них действительно и ложно.
Под опытом житейских благ и гроз
Я все прозрел, прочувствовал, проведал.
Соблазнов всех я сладкий яд отведал,
Вкусил о горечь всех возможных слез.
Что на берег одной волны приливом
Приносится, уносится другой.
Я испытал и зыбь их и прибой,
Волнуясь их приливом и отливом.
Все это было. И как в смутном сне
Мерещатся дневные впечатленья,
Так этих дней минувших отраженья,
В туманных образах скользят во мне.
Из книги жизни временем сурово
Все лучшие повыдраны листы,
Разрозненных, уж не отыщешь ты
И не вплетешь их в книгу жизни снова.
Не поздно ли уж зачитался я?
Вокруг меня и сумрак и молчанье.
«Еще одно последнее сказанье
И летопись окончена моя».

            Случаются ситуации и посерьезнее, вызывая нерадостные душевные состояния:

«Чувств одичалых и суровых
гнездилище душа моя:
Я ненавижу всех здоровых,
Счастливцев ненавижу я.
В них узнаю свои утраты
И мне сдается, что они
Мои лихие супостаты и разорители мои.
Что под враждебным мне условьем,
С лицом насмешливым и злым
Они живут моим здоровьем
И счастьем некогда своим».

            Иные навеянные старостью состояния еще тягостнее:

«Вот чем я промыслом на старость награжден,
В чем явил свою премудрость он и благость -
Он жизнь мне продлил, чтобы жизнь была мне в тягость,
Чтоб проклял я тот день, в который был рожден».

            Счастливые старики, которых нередко изображают на рекламных плакатах, в реальной жизни обычно немногочисленные клиенты психопансионатов, психодиспансеров. Старость, как правило, несовместима со здоровьем и счастливым мировосприятием. А по мироощущению, по настрою души, по направленности размышлений это действительно один из самых сложных, малорадостных периодов жизни человека. Особенно с учетом того, что отчетливо различимо приближение трагического завершения собственной судьбы. И никакими антидепрессантами от этого не избавиться, можно только как-то попытаться ускорить финал.

            Те старики, которые по жизни обрели устойчивые навыки рассудочного размышления, находят вполне обоснованные аргументы для примирения со всем этим:

«Год новый встретив с беспристрастьем
Как день всем прочим дням под стать,
Вас с новым годом, новым счастьем
Я не намерен поздравлять.
Я счастью новому не верю.
Нет, счастье не случайный цвет -
Оно есть плод. Ценю и мерю
Его я долготою лет.
Оно растет и созревает не по часам, а по годам.
И тем святой благоухает, чем дольше претерпелось нам.
Нет счастья без привычки милой.
И в счастье верить мудрено,
Когда родных преданый силой
Не освящается оно.
Напрасно алчною тревогой
Мятется ненасытный свет:
Идем мы тесною дорогой,
Двум счастьям места в жизни нет».

            Хотя немало людей, «успех» которых в этом занятии неутешителен:

«… Но счастья тень поймать
Не впрок пошли усилья
А избранных плодов
Несчастья не внушая
И видя дней своих редеющую нить
Теперь, что ближе я ко гробу подвигаюсь
Я только сознаю, что разучился жить.
А умирать не научаюсь».

            Правда, есть немало вариантов и похуже, а то и вовсе худых. Тема эта несопоставимо более обширная и тягостная.

            Особенно если принять к сведению религиозную концепцию посмертного возмездия душе.

            Финал жизни обычного человека все-таки несколько благоприятнее, чем у приговоренных к расстрелу – здесь не звучит роковая команда: «На выход. Без вещей». А обычно душа покидает тело стариков постепенно, вытекая по каплям. И здесь отсутствует отчаяние, которое неизбежно у молодых, ведомых на расстрел. Все-таки старики отлично осознают, что жизнь состоялась, пусть и не в самом лучшем ее воплощении. В то время как у немалого числа сравнительно молодых людей не получается и в таком варианте.

Геннадий Водолеев